«Граф желания истерика[1]»

Выступление на Дне рождения Жака Лакана «Граф желания» 13.04.2017 в Международном Институте Глубинной Психологии.

Увидеть субъекта на его собственном месте в бессознательном, то есть в регистре Реального, можно, если вернуть ему право голоса и услышать его речь, что равнозначно регистру Символического. Лакан достигает этого объединения регистров в графе желания.

Парадокс желания заключается в том, что желание обретает свою свободу, лишь конституируясь в рамках зависимости от другого, и завоевывается эта свобода, действительно, только в согласии желания и наслаждения, то есть, фиксируясь на объекте влечения.

В таком случае истерическую позицию по отношению к желанию можно описать как факт приспособления к измерению «неудовлетворение желания», то есть к некому желанию, которое находится в позиции безусловного сторонника требования и «отказа от тела», принимая объекты влечения в качестве «конденсаторов наслаждения». Это должно вызывать двойной эффект – отвращения, с одной стороны, и распространения либидо на остальные телесные зоны, с другой.

Вслед за Фрейдом, Лакан рассматривает истерию в качестве одной из двух главных форм НЕВРОЗА (второй является НАВЯЗЧИВЫЙ НЕВРОЗ). Он разрабатывает идею о том, что структура невроза может быть представлена в виде вопроса, и что именно отличие в сущности вопроса определяет различие между истерией и навязчивым неврозом. Если вопрос навязчивого невротика касается существования субъекта, то вопрос истерика касается половой позиции, занимаемой субъектом. Этот вопрос может быть сформулирован следующим образом: «Являюсь ли я мужчиной или женщиной?» или, точнее, «Что такое женщина?» Этот вариант вопроса актуален как для мужской, так и для женской истерии.

Структура желания как желания Другого наиболее отчетливо проявляется именно в истерии: идентифицируясь с Другим, истерик присваивает его желание. Так, например, Елизавета фон Р. идентифицируется с различными членами семьи или другими лицами из своего окружения. Для характеристики места, где такая идентификация происходит, термины собственного Я или Идеала собственного Я подходят мало – на самом деле лицо, с которым она себя идентифицирует, становится для нее другим Я. Речь идет об объекте, выбор которого объясняется идентификацией субъекта с другим, включающей все формы симптоматических проявлений, так для истерика характерные (кризисы, заразительность) происходит постольку, поскольку субъект, он или она, обнаруживает у другого или другой признаки желания такого же, как и его или ее собственное, признаки того, что перед этим другим стоит та же самая проблема желания.

Идентифицируясь с г-ном К., Дора принимает в качестве своего то желание, которое она приписывает ему в отношении г-жи К. Однако, как показывает тот же случай Доры, истерик может выдерживать желание Другого только тогда, когда он сам не является объектом его желания; существование в качестве объекта желания является для него невыносимым, поскольку вновь открывает перед ним рану лишения.

Первичный травматизм истерика – это внезапное совращение, вмешательство, вторжение сексуальности в жизнь субъекта.

Истерик ищет свое желание в желании Другого, речь идет о желании, которое истерик приписывает Другому как таковому.

Место A (Autre), большого Другого – место, где находится код и принимается требование. Означаемое же Другого возникает при переходе из А в место сообщения. После чего потребность, которая здесь подвергается обработке, оказывается трансформирована и выступает на разных уровнях в различных качествах. Если мы будем рассматривать эту линию как линию реализации субъекта, то она предстанет в конечном пункте чем-то таким, что всегда оборачивается, в той или иной степени, идентификацией. То есть трансформацией, переделкой потребности субъекта при прохождении ее через лабиринты требования.

В этом поле, на топологически ему усвоенном месте, артикулируется в первую очередь то, что мы уже определили в качестве означающего желания и что формально выступает как большое Ф, Фаллос. Топология эта закономерна, ибо сексуальное желание не только располагается по ту сторону требования, но и принимает артикуляцию, этому полю свойственную.

На схеме налицо совпадение между линией, куда вписывается влечение как таковое, и местом, усвоенным по ту сторону требования большому Ф. Причиной тому структурная необходимость — чтобы обратить совокупность означающих в означаемое, то есть в то, что мы записываем обыкновенно в формуле «S/s» в виде строчного s, расположенного под чертой, необходимо выстроить над ним новый этаж. Означаемое в данном случае — это нечто такое, что поначалу еще только предстоит обозначить.

Будучи аналитиками, мы знаем, что всегда существует Spaltung, то есть что складывается субъект всегда на двух линиях. Отсюда, кстати, и берут начало те проблемы структуры, с которыми мы, аналитики, имеем дело.

Что происходит здесь, в левой верхней части нашей схемы? А здесь как раз и образуется то, что называется у меня уже не означаемым Другого, s (A), a означающим Другого S(A). «A» перечеркнуто здесь — «А», так как Другой претерпел этот Spaltung сам, сам структурирован им, сам испытал на себе его последствия. Он отмечен уже, следовательно, тем воздействием означающего, которое обозначено фаллическим означающим. Другими словами, это такое А, где фаллос загражден, похерен, обращен в означающее. Кастрированный таким образом Другой фигурирует здесь на месте сообщения. Как видим, по сравнению с сообщением нижнего этажа термины здесь поменялись местами. Сообщение желания — вот оно, перед нами.

В первой петле схемы субъект — демонстрируя свою потребность, давление ее — преодолевает первую означающую линию требования. Здесь, внутри этой петли, мы, желая дать топологическую картину происходящего, проводим вектор, указывающий на связь Я (moi) с образом другого, воображаемым маленькими (autre), (я). Во второй, верхней петле, место, соответствующее маленькому другому в нижней, занимает маленькое d(désir) желания — то самое, что в Другом, большом А, позволяет субъекту подойти к тому подлежащему означению потустороннему, что и является как раз полем, которое нам предстоит исследовать, полем его желания. Схема, таким образом, делает очевидным тот факт, что именно в том месте, где субъект попытался артикулировать свое желание, встретит он желание Другого как таковое.

Итак, больной истерией находит себе точку опоры в желании, которое является желанием Другого. Создание желания по ту сторону требования.

Сновидение. Она ставит свечу в подсвечник; свеча, однако, сломана и плохо горит. Подруги в школе говорят, что она очень неловкая, гувернантка же находит, что это вина не ее.

Вот как Фрейд это сновидение комментирует: Реальный повод имеется и здесь; она действительно вставляла вчера в подсвечник свечу, но свеча эта вовсе не была сломана. Здесь, однако, присутствует символика, так как значение свечи известно — если она сломана и не стоит в подсвечнике, то это означает импотенцию мужа. И Фрейд специально подчеркивает здесь фразу: Это вина не ее.

Но каким образом воспитанная и далекая от темных сторон жизни молодая дама может об этом назначении свечи знать? Оказывается, однажды, катаясь на лодке, она услышала, как студенты пели не слишком пристойную песню о шведской королеве, которая за закрытыми ставнями ставила Аполлоновы свечи. Она спросила мужа — тот ей про ставни, свечи и Аполлона все объяснил, и вот теперь, когда представился случай, все это всплыло вновь на поверхность.

Как видим, здесь в неприкрытом виде, в виде обособленного, едва ли не в воздухе висящего частичного объекта, является перед нами фаллическое означающее. И хотя мы не знаем, в какой момент анализа больной — ибо, конечно же, она проходила анализ — сновидение это было получено, самое главное, разумеется, что «это не ее вина». Это уровень другого — таковы факты. Именно на глазах у других все это происходит, именно благодаря гувернантке школьные подруги прекращают над ней смеяться. Здесь явно возникает символ Другого, и это лишний раз подкрепляет и подтверждает то, что явствовало из сновидения жены мясника, то есть что в изучении истерии, которая представляет собой, в конечном счете, один из способов организации субъекта по отношению к его сексуальному желанию, упор следует делать не просто на измерении желания в противоположность измерению требования, а именно на желании Другого, на позиции, месте желания в Другом.

Вы помните, как живет Дора до самого того момента, когда ее истерическая позиция оказалась декомпенсирована. У нее прекрасное самочувствие, если не считать нескольких маленьких симптомов — тех самых, что делают ее истеричкой и прочитываются в расщеплении, Spaltung, приводящем к удвоению горизонтальной линии на моей схеме, связанной с существованием этих двух означающих линий. Ранее мы показали, что Дора сохраняется в качестве субъекта не просто постольку, поскольку она, как всякая нормальная истеричка, требует любви, но и постольку, поскольку она поддерживает желание Другого как таковое — ибо поддерживает его, служит ему опорой никто иной, как она. Все идет хорошо, все происходит самым удачным образом, и притом так, что никто, вроде бы, тут ни при чем. Выражение «она поддерживает желание Другого» действительно соответствует стилю ее позиции и ее поступков по отношению к отцу и г-же К лучше всего. Вся конструкция оказывается возможна постольку, поскольку Дора идентифицирует себя с г-жой К. Пред лицом желания она сохраняет в этом месте определенную связь с другим, в данном случае воображаемым.

Отсюда поиск истерическим субъектом партнеров, способных воплотить фигуру реального Другого – не носителя знака речи, а носителя знака желания, отказывающего ей в том, чтобы оно было удовлетворено, либо от кого она сама может отказаться. В каком-то смысле истеричка обслуживает различие между Другим желания и Другим речи, которые при случае могут воплощаться в два разных тела. Истерик становится, таким образом, сторонником или сторонницей борьбы за дело желания. В этом – его привлекательность и одновременно драма, ибо дело желания не является чем-то малосущественным; оно нагружено неким «остатком», с которым субъект невольно идентифицируется. Существует опасность для истерического субъекта слишком сблизиться с этим существом-отбросом.

В случае Доры эта идентификация так явно выходит на первый план, что будет до самого конца скрывать для Фрейда подлинный направляющий Дору побудительный мотив, включающий объект, который и является истинной причиной желания Доры, а именно, прекрасную госпожу К., любовницу отца. Лакан в этом отрывке демонстрирует значение равновесия, обретаемого Дорой в идентификации с господином К. Лакан уточняет, что именно от отца она хочет получить любовь, и эта тенденция остается актуальной до тех пор, пока она не сменяется на противоположную, когда идентификация с господином К. терпит провал.

Это происходит в тот момент, когда господин К. говорит Доре: «Моя жена ничего для меня не значит». И в одно мгновенье он лишается того места, которое занимал для нее, и где она находила свою идентификацию, будучи желающей, нацеленной на госпожу К. Лишь под маской этой идентификации она могла идти вперед. Следующий отрывок внесет уточнения, в чем состоит движущая сила такой идентификации.

Маневр истерического невротика заключается в том, чтобы показать ценность фаллоса как объекта желания, замаскировать собственное пожелание быть им, быть одним из имен нехватки.

Если истеричка обретает «поддержку» в желании Другого по ту сторону любого требования, то и сама она благодаря этому становится безусловной поддержкой желания Другого, и, добавим, Другого бессильного, что необходимо ей для того, чтобы иметь возможность его поддерживать. Клиника показывает, что это место есть место отца, неизменно бессильного при выполнении своей функции по ту сторону первичного требования, матери. Тот факт, что подобным образом выявляется такая характеристика отца, как «бессилие», открывает для истерического субъекта многочисленные пути идентификации со всеми теми мужчинами или женщинами, кто нацелен на желание по ту сторону требования, и поддержки всем, кто воплощает различные варианты могущества и бессилия.

Теперь в терминах этого перехода мы можем попытаться вместе с Лаканом ответить на вопрос Фрейда: почему желание таково, что кажется, будто оно создано лишь с одной целью: оставаться неудовлетворенным? Мы могли бы сказать, что оно таково, чтобы спасти желание каприза Другого (не случайно мы вновь и вновь обнаруживаем в анализе истерика фигуру матери, которая устанавливает свой собственный закон каприза для дочери или сына) и, наконец, спасти желание удовлетворения потребности. Однако, единственный путь, позволяющий субъекту выйти из состояния бессилия по мере того, как он открывает точку, где Другой пребывает в одиночестве нехватки, – это невозможная для субъекта конфронтация с объектом наслаждения.

Широко распространено представление о том, что для навязчивости характерно, что вытесненное возвращается в разум, тогда как в случае истерии оно возвращается в теле.

Важно указать на то, что истерическая позиция объекта является лишь одной стороной этой истории, поскольку истеричка также идентифицируется со своим партнёром мужчиной, и желает как если бы была им. Другими словами, она желает как если бы была на его месте, как если бы была мужчиной. Когда Лакан говорит о том, что “человеческое желание — это желание Другого”, то одной из подразумеваемых им мыслей является то, что мы усваиваем желание Другого как своё собственное: мы желаем как если бы мы были кем-то другим. Истеричка желает как если бы она была Другим (в данном случае, её партнёром мужчиной).

В завершенном графе присутствуют две цепи означающих. Нижняя цепь (от означающего к голосу) является сознательной цепью означающих, уровнем утверждения. Верхняя цепь (от jouissance к кастрации) является цепью означающих, расположенной в бессознательном, на уровне ПРОГОВАРИВАНИЯ. Таким образом, структура удваивается: верхняя часть графа структурирована так же, как и нижняя.

Итак, если обсессивный невротик должен быть истеризирован с началом анализа и течении оного, то истеричку следует привести к смене дискурса и прекращению ожидания обрести знание от Другого.

4 красоты истерика[2]:

1. Истерик ставит себя на место а – объекта желания.
2. Прекрасное безразличие истерика, как говорит Фрейд. «Я пересплю с Вами, не надо усилий». Но это ничего не значит для меня.
3. Спящая Красавица. Ждет Принца.
4. Красавица и Чудовище. Можно встретить Принца и Зверя (перверта). Принц может превратиться в Зверя.

Амур и Психея

У царя с царицей были три дочки-красавицы. Психею, младшую и самую красивую, люди почитали как Венеру, забросив старые святилища богини. Слава о красоте Психеи прошла по всей земле и многие приезжали в город, чтобы воздать ей божеские почести. Разгневанная Венера, решив погубить соперницу, приказывает Амуру внушить «самозванке» любовь к негоднейшему из людей. К Психее никто не желал свататься, и она чувствовала себя очень несчастной оттого, что все любовались ею, как бездушной красотой, и никто не искал ее руки.

Переживая за любимую дочь, отец обратился к милетскому Оракулу, и бог ответил, что мужем Психеи станет не человек, а некто крылатый, палящий огнем, гроза богов и даже Стикса. Психею следует отвести на высокий обрыв и там оставить.

Родители подчинились и исполнили волю Оракула. Когда отец привел девушку в указанное место и оставил одну, с дуновением ветра Зефир (бог ветра) унес красавицу во дворец, где ее окружали невидимые слуги.

По ночам к ней является Амур, который уходит до восхода солнца. Он много раз предупреждает ее, что если она попытается его увидеть, то навсегда лишится супружеских объятий. Психея надеется узнать мужа в чертах будущего ребенка, которого носит под сердцем. От супруга она узнает, что ее разыскивают сестры, но эта встреча опасна. Психея со слезами вымаливает разрешение на встречу во дворце.

Сестры являются к обрыву и Зефир переносит их во дворец. Так они являются несколько раз. Из противоречивых рассказов Психеи о муже (то он молодой и красивый охотник, то почтенный торговец) они делают вывод, что это бог, но из зависти говорят, что это дракон, готовый съесть Психею вместе с ребенком.

По их наущению она готовит бритву и масляную лампу, чтобы отсечь спящему чудовищу голову, но обнаруживает «нежнейшее и сладчайшее из всех диких зверей чудовище» — Купидона.

Масло с фитиля лампы обжигает плечо «господина всяческого огня», и Амур улетает. Психея, повиснув на его ноге, летит и падает. Амур, «знаменитый стрелок», который из любви «сам себя ранил своим же оружием», упрекает ее в неблагодарности, сидя на верхушке кипариса, а затем улетает.

Долго ходила Психея по всем землям, искав своего возлюбленного, пока не была вынуждена преклониться перед свекровью Венерой, которая ждала случая отомстить ей и уже послала разыскать ее Меркурия. В это время больной от обжога Амур лежал у своей матери. Очутившись под одной кровлей с супругом, но разлученная с ним, Психея должна была сносить всяческие преследования Венеры, которая, ища ей смерти, придумывала разные неисполнимые работы. Так, ей поручили разобрать по зернам и породам громадную кучу смешанного зерна, достать золотого руна с бешенных овец, добыть воды из Стикса и принести из подземного царства от Прозерпины ящик с чудесными притираниями.

Благодаря чужой помощи, Психея сделала все, что велела ей Венера, пока, наконец, не выздоровел Амур.

Тогда он обратился к содействию верховного олимпийского бога и с помощью его добился согласия небожителей на брак с Психеей, которая получила от Зевса бессмертие и была приобщена к сонму богов.

Завистливые сестры Психеи были наказаны за свою зависть и коварство тем, что разбились об утес, прыгнув с него в расчете, что Зефир унесет их в волшебный дворец Амура. От брака Психеи с Амуром родилось Наслаждение (Вожделение).

[1] Лакан Ж. Образования бессознательного (Семинар: Книга V (1957/58)) / пер. с фр. А. Черноглазова. – М.: Гнозис, Логос, 2002. – 608 с.

[2] Эсканд К. Лекция в Международном Институте Глубинной Психологии «Психоанализ: испытание перверсией».